Контроль [Новое издание, дополненное и переработанное] - Виктор Суворов

Посмеивается.

Каждый день на спецучастке стрельба. То ли на стрельбище тренируются, то ли людей стреляют. Наверное, и то, и другое. Рабсила в тоннелях жигулевских быстро изнашивается. Так ее эшелонами — сюда, на спецучасток. Видела Настя, как эшелоны вползают через ворота спецучастка. И — к станции.

Загоняют эшелоны поздно вечером. Стоят они на станции до рассвета. А с рассветом оцепляют станцию, загон и могильники конвоем…

Растянул меха гармонист, и грянула песня:

Как нас обнимала гроза…

И подхватили:

Тогда нам с тобою сквозь дым улыбалисьЕе голубые глаза.

Обыкновенные люди. Романтики. Скромные герои. Делают важное дело — стреляют врагов. Чем больше настреляют, тем быстрее наступит светлое будущее. Их незаметный героический труд — это борьба за счастье всего человечества. За мир на земле.

Хороший вечер. Тут на спецучастке летом, как в санатории, семьи руководящего состава НКВД живут. Тут и руководство областное отдыхает: секретари обкома, прокурор, товарищи из облисполкома. С семьями. Каждый вечер на поляне возле реки все общество собирается. Уху вечерами варят, раков. Пиво холодное прямо из бочки. Так пиво и называется — «Жигулёвское».

Запретил Бочаров про Настю сплетничать. И не сплетничают. Тут женщины особые. Понимают: болтни лишнего…

Так что не болтают. Но знают: прислал товарищ Сталин девчонку готовиться к убийству самого Франко. Или Троцкого. Нет, конечно, не Троцкого. Учит она, говорят, испанский язык — это против Франко. Троцкий ведь в Мексике живет. Если бы мексиканский язык учила, то тогда понятно…

И женам партийных руководителей — кивочком: вон та, глазастенькая. Это которая? Да вон же! Это та самая? Да как же на такое дело такую тощую? Генерал Франко вон какой жирный. Справится ли? Тссс…

Согрелась Жар-птица у стога сена, слушает разговоры вокруг, улыбается своему чему-то. Качнулись синие жигулёвские утесы за Волгой, задрожало мягко черное небо, и полетела Жар-птица в прекрасную страну, в страну будущего, где люди будут честными и добрыми, даже честнее и добрее, чем сейчас…

И решила Настя, что нет тут никакого заговора. Нет и все. Просто ищет она заговоры и хочет найти, а тот, кто ищет — тот всегда находит. Это из наших песен известно. Нет заговора на спецучастке Куйбышевского управления НКВД. Не могут такие добрые, такие честные люди устраивать заговор против власти рабочих и крестьян, против товарища Сталина, который власть народа защищает от примазавшихся проходимцев.

Подсел Бочаров.

— Ну как тренировки?

— Хорошо.

— Не помочь ли чем?

— Нет, спасибо.

— А знаешь, Жар-птица, тебя сегодня видели возле загона.

— Знаю.

— Ты, конечно, не догадываешься, зачем в загоне шкафы стоят? А у нас поверие: если кто из непосвященных эти шкафы увидит, то жить ему недолго. Человек может увидеть такие шкафы только раз в жизни, и тут же должен умереть.

— А как же вы и ваши люди?

— Ко мне и моим людям это не относится. Мы — посвященные. Нам тайна шкафов доверена. Мы работаем с этими шкафами. Это, так сказать, наши средства производства. Потому это поверье нас как бы не касается. А вот тот, кому эта тайна не доверена, умирает быстро после того, как такой шкаф увидит.

Нехорошее лицо у Бочарова. И глаза нехорошие. Говорят, что существуют в природе черные бриллианты, так вот глаза у него именно такие: черные, холодные, сверкающие. Такими глазами хоть стекло режь. Сатана сатаной. От одного взгляда опрокинуться можно. Представила Настя, что попала клиентом к Бочарову в пыточную камеру на следствие. Передернуло ее.

И тон Бочарова нехороший. Сказал одно, а слышится в словах угроза откровенная: «Пришла ты к нам на спецучасток с важной бумагой, но не выйдешь отсюда. И бумаги не помогут. Так что бегай по лесам, прикидывайся диверсантшей, вынюхивай — ничего не найдешь».

Улыбнулась Настя Бочарову улыбкой очаровательной:

— Товарищ старший майор государственной безопасности, я — посвященная. Я — такой же исполнитель, как и вы. Знаю, для чего шкафы предназначены. Сама с ними работала. Правда, не на вязании, а на исполнениях. Техника у нас везде стандартная: знаете, ложбинка, там, где шея с черепом сходятся…

Хотела было Настя добавить: «Тут у вас чекисты людей стреляют, а мы у себя — чекистов», — но не стала. Просто подарила Бочарову еще одну улыбку лучезарную.

Отошел старший майор государственной безопасности. Сам себя ругает. Думал пугануть девочку так, чтобы отбить охоту тайны НКВД вынюхивать. А она не испугалась.

Любого встречного взглядом, жестом, действием давить надо. Всегда. Так старший майор государственной безопасности и делает. Давит. Попробовал и против сталинской контролерши — не выгорело. И решил для себя: один — ноль. В ее пользу. И не такая она наивная дурочка, какой может показаться.

Отошел Бочаров, а Настя решила: тут заговор.

Глава 22

Осень листопадная. Осень шелестящая. Идет Настя лесом. Идет, над собой смеется. Пропустили ее на спецучасток по бумаге, а дальше что? Возле Бочарова можно год ходить — ничего не узнаешь. А можно и десять лет. В доме отдыха НКВД — запасной командный пункт областного управления. Там узел связи и сейфы. Но узел связи под охраной, и двери там железные, и окна в решетках, и работают там связисты круглые сутки. Да и не так глуп Бочаров, чтобы в рабочем своем сейфе держать что-то недозволенное. И не так глуп Бочаров, чтобы в рабочих помещениях что-нибудь лишнее сказать.

Интересно, где сейчас Дракон? Вернулся ли из Америки? И что там у него за результаты?

А результаты у него не могут быть веселыми. Если бы он забрал «Контроль-блок» в Америке и благополучно вернулся, то Настю товарищ Сталин немедленно отозвал бы со спецучастка — делать ей тут было бы нечего. Поднял бы товарищ Сталин правительственный телефончик и сказал: ну-ка, верните мою птицу, завершилась ее практика. И Бочаров ее отпустил бы. Если нет заговора, посмеет ли какой-то Бочаров ослушаться Сталина и не выполнить его приказ?

Но заговор есть. И потому не отзывают Жар-птицу со спецучастка Куйбышевского управления НКВД. А что она может?

Ничего не может. Бегает по лесам. Понимает Бочаров, что она прислана что-то разнюхать, только не выгорит Настеньке.

Обдумала Настя варианты и решила в панику не ударяться и не хлюздить. Если заговор есть, если «Контроль-блок» украден, то быть ему или в Москве, или тут где-то рядом. Даже тут вернее: «Контроль-блок» в основном для Жигулей предназначен.

Если есть заговор, то должна быть подготовка. Должны быть интенсивные контакты между участниками. А где?

Непонятно: если Бочарову надо поговорить со своими людьми о чем-то недозволенном, где он это делает? Короткий разговор — это в лесу. Леса на спецучастке в достатке. Ну а если разговор с пьянкой на всю ночь, тогда где?

А ведь заговор просто так в лесу не рождается, и не зреет он в лесу. Заговор, если выводам Перзеева верить, начинается с доверия участников друг к другу. Заговор начинается в обстановке домашней, доверительной. Где это? Не в кабинете же служебном. И не на квартире, потому как квартиры чекистов прослушиваются, и они это знают. Где тогда? Где-то в подмосковном лесу, в уютном домике. Или в лесу у Жигулей. Тоже в уютном домике. Если тут, у Жигулей, судьба страны и мира решается, то тут и должны заговорщики собираться. И не единожды.

Где?

Все леса Настя обходила. Нет в лесах на спецучастке уютного домика. Нет его.

Есть своя железнодорожная станция, есть загон, есть захоронения под молоденькими елочками, есть захоронения под пятилетними елочками, есть и под десятилетними, есть дом отдыха, есть лагерь испанских детей…

Стоп. Почему бы не в лагере? Если бы Настя была начальником Куйбышевского управления НКВД, почему бы не устроить для друзей пир с увеселениями в детском лагере? Кухня там есть. Кровати есть. В случае чего и отоспаться есть где.

Устроила бы Настя пир в лагере испанских детей?

Нет. Не устроила бы. Там домики легонькие. Там подслушают. А еще перепьются друзья, орать будут. Музыка будет греметь. А рядом охрана, рядом обслуживающий персонал. Слухи нехорошие поползут. Да и жены командирские рядом. Лучше бы всего — в здании со стенами несокрушимыми. И чуть в стороне от дома отдыха. Чуть от охраны и персонала с стороне.

Сильно устала Настя, исходила все вдоль и поперек, ничего не нашла. Сидит на пригорке. Никого вокруг. Позади нее, закрывая горизонт, огромный брошенный храм.

Говорил ей Севастьян: ищи барбут! Он же катран.

Нет тут такого места. Нет…

И вдруг замерла с открытым ртом. И осторожно, медленно повернула голову, не веря себе. Перед нею брошенный храм. Весь лучами озарен. На самом видном месте. На самом высоком. На холме над Волгой. Прямо посредине спецучастка. Его за десятки километров с волжских пароходов видно. Его даже из-за леса видно — над деревьями возвышается.